Реферат: Ментальность, языковое поведение и национально-русское двуязычие

Язык меньшинства как «тайныйязык» в отечественном социокультурном контексте

Сюжетнастоящей работы составляют некоторые специфические черты языкового поведения вдвуязычном социуме, характерном для некоторых регионов России и для отдельныхсоциопрофессиональных групп в полиэтничных крупных городах. Помимо основногопредмета работы, который составляет использование языка этнического меньшинствав функции «тайного языка» при соприкосновении с этническимбольшинством, нам также представляется целесообразным наметить некоторыеконтуры более широкой темы «двуязычие и ментальность», хотя бы в отдельныхаспектах этой проблемы, весьма значимой для различных областей лингвистики.

Нампридется начать с выяснения, казалось бы, общепонятной вещи: что такоедвуязычие? И здесь мы с удивлением для себя обнаруживаем, что разныеопределения двуязычия по существу конфликтны друг с другом, причем сами причиныразных определений отражают определенные расхожие бытовые или профессиональныепредставления.

Ю.Д.Дешериев в одной из своих работ определяет двуязычие или билингвизм как«свободное владение или просто владение двумя языками» [5. С. 22].Сходное определение двуязычия принадлежит В.А. Аврорину: «Двуязычиемследует признать одинаково свободное владение двумя языками. Иначе говоря,двуязычие начинается тогда, когда степень знания второго языка приближаетсявплотную к степени знания первого» [1. С. 51]. При этом и В.А. Аврорин иЮ.Д. Дешериев отмечают, что ранее такие же взгляды были высказаны Т.А.Бертагаевым, К.М. Мусаевым и С.Н. Оненко [4. С. 10-11]. Здесь уже необходимкомментарий, и он оказывается довольно неожиданным. Как видим, средисторонников подобного определения двуязычия преобладают те лингвисты, длякоторых русский язык не является родным: Ю.Д. Дешериев — чеченец, Т.А.Бертагаев — бурят, К.М. Мусаев — казах, С.Н. Оненко — нанаец. Иными словами, двуязычиев том понимании, какое бытовало в отечественной социолингвистике, оказываетсяисключительной привилегией тех, для кого русский язык не является родным. Те жеговорящие по-русски, для которых русский язык есть родной язык, но они владеюткаким-то другим языком — безразлично, английским, немецким, казахским,бурятским или нанайским — в этом случае из числа билингвов, или двуязычныхиндивидуумов, попросту элиминированы на вечные времена, что называется, поопределению. Ю.Д. Дешериев однажды высказался: «Как следует из самоготермина „двуязычие“, имеется в виду свободное владение двумя языками- родным и русским» [4. С. 9]. Исходя из этой фразы, можно подумать, чтодвуязычие есть исключительно российский феномен, и другого двуязычия, очевидно,не бывает. По счастью, нам приходится говорить не о двуязычии, а об особомпонимании двуязычия, причем по преимуществу в сильно политизированном исоциализированном виде. Как заметил К.Х. Ханазаров, отношение государства кязыкам — это политика, отношение к тому, кого считать двуязычным — тожеполитика [8. С. 124]. Политический характер трактовки двуязычия в цитированныхвыше формулировках более чем очевиден.

Иноеопределение двуязычия мы находим в известной книге У. Вайнрайха «Языковыеконтакты»: «Практику попеременного пользования двумя языками мы будемназывать двуязычием, а лиц, ее осуществляющих, — двуязычными» [3. С. 22].Здесь не указывается степень владения языками: просто подразумевается, чтопрактика пользования языками по очереди уже предполагает самую возможность ихиспользования для коммуникации. Сходное определение, которое, правда, выглядиткомпромиссом между отечественной традицией и зарубежным опытом, дает В.Ю.Розенцвейг: «Под двуязычием обычно понимается владение двумя языками ирегулярное переключение с одного на другой в зависимости от ситуацииобщения» [7. С. 9-10].

Социокультурныеусловия языкового контакта и двуязычия — это та тема, которая в отечественнойнауке практически не разрабатывалась, хотя основные направления исследований вэтой области отчетливо обозначены в трудах, доступных в русском переводе, ичитатель мог бы быть знаком с соответствующими идеями. У. Вайнрайх пишет водной из своих работ: ": окружающая среда может закреплять даже за каждымязыком определенные темы и типы собеседников единым для всей группы образом. Водних обществах двуязычие находится под подозрением, в других окруженоуважением. В одних обществах переключение с языка на язык допускается, в других- осуждается. Интерференция может разрешаться в одном языке и презираться вдругом" [2. С. 55].

Рассматриваяпсихологическую и социокультурную обстановку языкового контакта, У. Вайнрайхотмечает в числе формирующих ее факторов такие проявления традиционногосознания или поведения, как отношение двуязычного индивида к языкам (в томчисле идиосинкретическое или стереотипное), размер двуязычной группы и еесоциокультурная гомогенность или дифференциация, социальные и политическиеотношения между этими подгруппами, доминирование двуязычных лиц, престиж,отношение к культуре каждого из сообществ, отношение к двуязычию как таковому[3. С. 25]. Наконец, он отмечает, что и само двуязычие может вызыватьэмоциональные и идеологические оценки, причем эти оценки могут быть полярными:Переключения с языка на язык и языковое смешение общество может так жепорицать, как и любую иную нежелательную черту" [3. С. 145]. Мы намеренноприводим столь объемные цитаты из первоисточника, поскольку затронутые в нихвопросы в отечественной социолингвистике в принципе не обсуждались. Эти соображенияпрежде всего вызывают два резонных вопроса: 1) каковы основные социальныепризнаки двуязычия в России? 2) каково отношение к двуязычию (или ко второмуязыку) среди разных групп говорящих на единственном универсальном языкемежэтнического общения — иначе говоря, на русском языке? Что касается ответа напервый вопрос, то он весьма красноречиво дан в самых определениях двуязычия,которое по политической конъюнктуре считается свойством нерусских. Более того,в названных трудах обусловливается «необходимость всемерного развитияосновного типа двуязычия в СССР — национально-русского двуязычия» [4. С.7-8]. Правда, никакие формулировки ученых трудов не отменяли фактасуществования русско-национального двуязычия, то есть двуязычия русских,владеющих языками народов России и СССР (а также иностранными языками), и еслинекоторые языковеды-специалисты по языкам народов России, претендующие наведущие роли в науке, отказывали в билингвизме самим себе, то это моглохарактеризовать лишь собственный профессиональный уровень пишущих какспециалистов в отношении изучаемых языков, а отнюдь не языковую компетенциювсех иных лиц, не принадлежащих к тому этносу, языком которого они могутпользоваться в общении или профессиональной деятельности. Соответственно,отношение к национально-русскому и русско-национальному двуязычию наряду сконъюнктурными политическими установками можно также рассматривать как один изкомпонентов ментальности соответствующих языковых коллективов-представителейэтнических меньшинств и представителей русского этноса или русскоговорящегосообщества с подразделением обеих групп на монолингвов и билингвов.

Чтокасается отношения к национально-русскому двуязычию, то есть к способностиказахов, татар, бурят, эвенков, нанайцев, чукчей говорить по-русски, то оно всегдабыло поощрительным как среди русских, так и среди всех этнических меньшинств — тут как бы нет и проблемы. Проблема заключается в том, что для значительногопроцента этнических меньшинств в настоящее время характерно уже не двуязычие, арусскоязычный монолингвизм, в обиходе именуемый невладением языком своегоэтноса. Отношение к данному явлению среди русских и шире — русскоговорящих(включая представителей других крупных этносов, пользующихся русским языком)является скорее отрицательным, нежели положительным. На этом фоне страннымоказывается то, что внутри этнических меньшинств отношение к данному феноменуявляется нейтрально-безразличным. Эта черта должна считатьсянационально-российской реалией, и она связана с тем, что знание родного языкане является условием распространения привилегий на индивидуума, принадлежащегок тому или иному меньшинству по паспорту, хотя бы эта принадлежность иосновывалась на выборе национальности одного из родителей, а иногда — выборенациональности во втором поколении как национальности одного дедушки илибабушки. Распространение в среде меньшинств народов Севера тех норм, которыехарактерны для меньшинств Финляндии, США или Канады (где условием этогоявляется знание языка меньшинства), которое было предложено автором в видесоциолингвистического эксперимента, вызвало среди коренных жителей Чукотки,причем тех, кто сам владеет своим родным языком, резко отрицательную оценку:«А больше Вы ничего не хотите?»

Отношениек русско-национальному двуязычию, то есть к способности русских свободноговорить на каком-то еще языке, хотя последнее и представляет собой экзотику нароссийской ниве, в разных социумах весьма неоднозначно. Среди русских, дажеживущих в полиэтничных регионах, оно обычно нейтральное с уклоном котрицательному («Зачем вам знать этот (аборигены говорят „наш“)язык?»): даже в профессиональной среде лингвистов-специалистов по языкамнародов России свободное практическое владение изучаемым языком не считаетсябольшим достоинством. Что касается отношения к этому явлению со стороныэтнических меньшинств, то оно любопытным образом поляризовано и распределено поразным социальным группам.

Жителинациональных сел, в особенности не владеющие или плохо владеющие русскимязыком, относятся приветственно даже к ограниченному знанию их языков темипредставителями русскоязычного населения, кто поддерживает с ними контакт напроизводстве или в быту. Свободное владение их языками встречает однозначнопоощрительное отношение, и в этом случае проявлением ментальности данного социумаоказывается стереотип невозможности овладения языком меньшинства какфункционально вторым языком: в настоящее время человек, говорящий на языкемалочисленного народа, рассматривается представителями этого народа каксоотечественник, или как метис, у которого один из родителей принадлежит кданному народу, в крайнем случае — как уроженец данного региона.

Жителиобластных и окружных центров, а также диаспоры — представители этническихменьшинств, проживающие вне регионов традиционного проживания этносов (чащевсего в крупных городах), и в особенности, связанные по профессии с изучениемили преподаванием родного языка, к носителям русско-национального двуязычияныне относятся по преимуществу отрицательно. Такое отношение, ставшее правиломроссийской языковой жизни с середины 70-х годов, обусловлено несколькимипричинами. Одна из них напрямую связана с культивируемым характером двуязычия — если социальный заказ диктовал национально-русское двуязычие (двуязычиенерусских) как наиболее прогрессивную форму двуязычия, то билингвы, средикоторых подавляющее большинство составляли нерусские, занимали в любом социумепривилегированное положение и обладали большим по сравнению с другимикоммуникационным потенциалом. В связи с этим носители русско-национальногодвуязычия составляли для представителей меньшинств весьма оструюпрофессиональную конкуренцию — ее следствием и явилась негативная оценкарусско-национального двуязычия среди данного контингента. Изменяющиесясоциофункциональные характеристики языков меньшинств в России объективнопобуждают затронуть еще одну проблему — проблему использования языковменьшинств в функции «тайного языка»,

Тема«тайного языка», то есть языка, который в двуязычном социумеутрачивает свою основную коммуникативную функцию, без преувеличения являетсяодной из любимых тем социолингвистики, В уже цитированном труде У. Вайнрайха мычитаем: «Устаревающий язык, по-видимому, обречен на то, что ему сообщаютсяособые коннотации, и он применяется уже в специализированных функциях дажепосле того, как свою главную, коммуникативную роль он утратит. В условияхбыстро развивающейся смены языка он приобретает определенное эзотерическоезначение. С другой стороны, первое поколение, при котором происходит сменаязыка, стремится изучить устаревающий язык в степени, достаточной для того,чтобы лишить его этой роли. Так, многие дети иммигрантов в США»знают" язык родителей ровно настолько, чтобы понимать, что от нихпытаются скрыть" [3. С. 161, 180, прим 19]. Аналогичные примерыприводились из жизни россиян до революции: если родители говорили о чем-то всемье на французском языке, то через некоторое время дети без особыхзатруднений понимали, о чем именно ведут беседу родители (например, так было всемье профессора СПбГУ, филолога-классика А.И. Доватура: устное сообщение Р.А.Гимадеева).

Вотносительно недавнее время переход с одного языка на другой, конкретно — сязыка межэтнического общения на этнически ограниченный язык порицалсярусскоговорящим большинством, с одной стороны, и принял характер маркированногокоммуникативного акта со стороны этнического двуязычного меньшинства. Инымисловами, разговор на языке меньшинства в присутствии русскоговорящегобольшинства вызывал разноплановые отрицательные эмоции последнего, начиная собыденной ситуации повседневного общения рядовых граждан на улице, в магазинеили в служебном кабинете и кончая использованием грузинского языка в общениинекоторых членов Политбюро ЦК КПСС между собой, неизменно вызывавшем тревогуостальных присутствующих. Характерной чертой ментальности и поведенияповсеместно стало то, что в присутствии посторонних неприлично говорить наязыке, непонятном для большинства, или языке, который не имеет статуса языкамежэтнического общения. Данный ментальный концепт прочно укоренился в сознанииподавляющего большинства русскоговорящих монолингвов и распространился наподавляющее большинство представителей этнических меньшинств. С другой стороны,в коммуникации представителей меньшинств переключение на родной илифункционально первый язык стало обычным, и для этого подчас достаточно былоодного присутствия кого-либо из «русскоязычных».

Средипредставителей малочисленных народов Севера по крайней мере среди лиц среднегопоколения (среди лиц более младших поколений настоящие билингвы, способныеговорить свободно на двух языках, представляют собой довольно редкое явление)использование родного — чаще всего функционально первого языка в функции«тайного языка» — стало едва ли не нормой. Рассмотрим некоторыетипичные ситуации.

ВАнадыре, окружном центре Чукотки, часто бывает достаточно одного присутствиякого-либо из посторонних «русскоязычных» представителей приезжегонаселения, чтобы лица из числа местного населения (чукчи) перешли в личнойбеседе или разговоре по телефону на чукотский язык. В поведении билингвов вданном случае действует ярко выраженный стереотип: «русскоязычные» непонимают по-чукотски. Однако несмотря на наличие данного стереотипа, ставшегоодним из составляющих ментальности билингвов, такое положение часто несоответствует языковой реальности. Многие из «русскоязычных», живущиена Чукотке по 5-10 лет и более, в особенности те из них, кто приехал на Север в50-60-е годы XX века, хотя и не владеют чукотским языком активно, но все женеплохо понимают разговорную чукотскую речь — иногда ровно настолько, чтобывоспринимать стереотипные устные тексты, сопровождающие общение лиц из«титульного» этноса, в особенности тексты телефонных разговоров.Такое знание приобретается довольно легко даже без целенаправленных усилийпосредством слушания выпусков новостей национального радио, которые традиционнопреподносятся слушателям в адекватном переводе с русского языка. Это знаниередко афишируется или демонстрируется, поэтому практика переключения кодов на«тайный язык» чукчами-билингвами не встречает препятствий. Любопытно,что сельские жители, напротив, если они знают, что «русскоязычный»гость понимает их язык или говорит на нем, либо не переходят на родной язык вприсутствии гостя-билингва, либо уже не переходят с родного языка на русскийязык в общении с таким собеседником или в разговоре между собой при присутствиибилингва-русского. Наоборот, наблюдались ситуации, когда билингвы-представителиместного населения намеренно приглашали билингва-русского воспользоваться своимзнанием местного языка в роли «тайного языка», дабы обсудить что-то вприсутствии тех лиц из приезжих, которые были чем-то несимпатичны хозяевам.

Вязыковом коллективе, где для части лиц переключение с русского языка наконкретный «тайный язык» стало нормой и воспринимается как неизбежнаяврожденная привилегия этого контингента говорящих, совершенно неожиданныйэффект производит переключение кого-либо из говорящих на какой-то третий язык,причем чем более свободной выглядит коммуникация на этом языке, тем болеесильный эмоциональный эффект вызывает ее наблюдение. Автору довелось однаждыстать участником следующей ситуации, если и не превратившейся в преднамеренныйэксперимент, то ставшей ценным наблюдением. Когда автор находился в кабинете вожидании заказанного междугородного телефонного разговора, в его кабинетенамеренно собрались сразу четыре любопытствующие дамы, из коих две представлялиместное население (чукотско-русские билингвы), с целью поприсутствовать приразговоре и ознакомиться с его содержанием. Они с удовлетворением услышалиприветствие, обмен незначащими фразами, и были явно заинтригованы просьбойпригласить к телефону даму с вполне русским именем Кира. Тут последовалнеожиданный для присутствующих переход на английский язык (собеседницей авторабыла гостья из Канады), сопровождавшийся некоторым увеличением темпа разговора.Сразу же после этого присутствующие одна за другой молча покинули кабинет,последовательно четыре раза нарочито громко хлопнув дверью, и автор былоставлен в одиночестве. В дальнейшем имевшая место ситуация осталась в общениис теми же лицами без комментариев, однако было недвусмысленно ясно, что ичукотско-русским билингвам, и русскоговорящим монолингвам явно не понравилосьто, что их «русскоязычный» коллега в совершенстве владеет не толькоодним из местных языков и понимает по-чукотски, но при этом еще и свободноговорит по-английски — привилегия «тайного языка» в данной ситуациибыла безвозвратно утрачена меньшинством не только на уровне понимания, но иприобретена посторонними на уровне говорения: негативная реакция, чтосущественно, сопровождает оба обстоятельства. Еще одна любопытная чертасовременной языковой ситуации у этнических меньшинств — это определенноесожаление по разламывающемуся на глазах «языковому барьеру», которыйставило одностороннее двуязычие меньшинств перед «русскоязычными» ипревращению большей части представителей меньшинств в русскоговорящихмонолингвов — тем самым возможность использования родного языка в роли«тайного языка» существенно осложняется нарастающим ограничениемязыковой компетенции младших поколений. В последние 10-15 лет в научный ипедагогический оборот активно входит миф о том, что в 50-60-е годы XX века ипозднее в северных школах и интернатах «русскоязычные» педагогизапрещали учащимся говорить на родном языке, и это якобы привело к тому, чтомолодежь забывает родной язык. Такое утверждение с нарастающей частотойповторяется и в специальной литературе [7. С. 19, 51, 97, 150]. Однако подобныеутверждения, похоже, не только не соответствуют действительности, но и имеютмало общего с реальностью школы-интерната дальнего национального села (а внедавнем прошлом и районного центра). По нашим наблюдениям, в интернате пришколе пос. Биллингс Шмидтовского района Чукотки проживают примерно 20учащихся-чукчей, при этом в интернате проживает по 2-3 ребенка из одной и тойже семьи. Обслуживающий персонал и воспитатели интерната — в подавляющембольшинстве лица коренной национальности (приезжее население представленопедагогами школы, выполняющими работу воспитателей по совместительству).

Подобнаяситуация свидетельствует о том, что отсутствие языковой среды в интернатахнациональных школ, о котором говорилось много в течение длительного времени,является преувеличением. Какой-либо специальной работы по изучению чукотскогоязыка во внеучебное время не ведется, но никаких запретов на пользованиечукотским языком в общении никогда не устанавливалось. Это подтвердили нампедагоги, каждый из которых проработал на Чукотке более 30 лет — А.С.Соболькова (Анадырский район) и Ж.В. Бандина (Шмидтовский район). Они жерассказали, что в 50-60-е годы и учащиеся, и обслуживающий персонал школ самипроявляли желание активно овладеть русским языком. Более того, при наличиисреди учащихся значительного числа родственников — братьев и сестер, а такжесобственных детей учителей и воспитателей коренной национальности подобныезапреты так или иначе были бы неэффективными.

Проблемапонятности или непонятности языка меньшинства в общении«русскоговорящих» и билингвов-представителей меньшинств изредка обсуждаласьна глазах автора в нестандартных контекстах, в целом не соответствующихсуществующей ментальности и наведенным извне нормам поведения. Однажды внациональном селе, в доме, где хозяевами были коряки, собрались гости — местныежители. На вопрос присутствующего тут же автора, почему гости (корякско-русскиебилингвы) говорят между собой по-русски, а не по-корякски, хозяйка ответила:«Так Вы же не понимаете по-корякски». После разъяснения, что авторотносится к этому спокойно и знает несколько сотен корякских слов, хозяйка игости заговорили по-корякски, но вскоре перешли снова на русский язык,коммуникация на котором представляется им более привычной. Второй разсобеседниками автора была группа женщин-калмычек примерно 35-40 лет, которыеговорили между собой по-калмыцки. Одна из них задала автору вопрос: «Васне смущает, что мы говорим между собой по-калмыцки?». Отрицательный ответна вопрос удивил собеседниц: «Почему?» Пришлось объяснить:«Во-первых, я привык к тому, что люди говорят друг с другом на родномязыке, во-вторых, я немного понимаю калмыцкий язык». После этого женщиныпродолжали разговор на своем родном языке уже без опасений, что их беседасоздает дискомфорт для присутствующего.

Любопытноотметить, что ситуация использования одновременно нескольких языков, которые вравной мере непонятны для большинства присутствующих, не только не создаетдискомфорта, но напротив, вызывает положительное отношение. Автору статьи летом1991 года в селе Гижига Магаданской области пришлось примерно в течение получасаодновременно вести разговор и переводить беседы коренных жителей села — эвенов- с американцами с Аляски, пользуясь по очереди английским и эвенским языками ине переходя на русский язык. Из присутствующих при этом эвенов далеко не всевладели родным языком настолько, чтобы участвовать в беседе, а присутствующиепри этом приезжие русские не понимали обоих языков (английского в поселке незнал никто). Тем не менее возможность установления непосредственнойкоммуникации между говорящими на разных языках выглядит явно более значимой,нежели невозможность воспринимать отдельные сообщения на каком-то изиспользуемых языков.

Билингвизмпредставителей нерусских народов России неоднороден в возрастном,территориальном и социальном отношениях и существует в широком спектре отподлинного билингвизма, связанного с примерно равным использованием двух языкови примерно одинаковой компетенцией, до весьма слабого владения русским языком,с одной стороны, и почти полного невладения родным языком-языком меньшинства, сдругой стороны. Одним из критических состояний языка меньшинства прибилингвизме части говорящих на нем выступает переход билингвов (в нашем случае- национально-русских билингвов) на функционально второй для них язык, то естьв России — на русский язык. Вполне понятно, что данный переход не связан сдефектами языковой компетенции и обусловлен либо несоотносительнойпрестижностью языков (при этом снижение престижа языка собственного этносанаведено извне из среды русскоговорящих при активном посредстве тех жебилингвов), либо общими стереотипами коммуникации в полиэтничном социуме. Всвязи с этим открывается возможность делать любопытные наблюдения при созданииситуации обратного перехода таких лиц на родной язык (теоретически являющийсяфункционально первым языком). Как правило, такие попытки если и имеют успех, токоммуникация после переключения с русского языка на язык меньшинстваосуществляется непродолжительное время, после чего по инициативе представителяменьшинства вновь переводится на русский язык (автор-экспериментатор при этомне испытывал потребности для перехода на русский язык, во-вторых, не имел наэто права в рамках задуманного эксперимента). В большинстве случаев причинойперехода с родного языка говорящих на русский язык являлась недостаточнаякомпетенция в родном языке, определенную роль играли стереотипы коммуникации нарусском языке, достаточно значимую роль играло и то, что переход на родной языкдля представителей меньшинства в наши дни символизирует для них понижение ихсоциального статуса. Пренебрежение к родному языку у меньшинств становитсянеотъемлемой чертой языкового поведения и языковой ментальности многихпредставителей этнических меньшинств России, при этом чем выше социальныйстатус таких лиц (сотрудники администрации, преуспевающие творческиеработники), тем выше степень противопоставленности их другим представителямсобственного этноса.

Заканчиваянастоящую статью, которую мы рассматриваем как своего рода введение крассмотрению сложной проблемы переключения кодов как компонента языковойментальности русскоговорящих монолингвов, билингвов и полиглотов, можносформулировать нижеследующие основные положения.

1.Билингвизм в целом не характерен для русской языковой ментальности. На уровнеобыденного сознания владение и пользование языками иных этносов носителямиданной ментальности не поощряется и не приветствуется. Владение каким-либо инымязыком, кроме русского языка в статусе функционально первого языка, приводит кнеобратимым сдвигам в ментальности и языковом поведении русско-национальныхбилингвов и лиц, свободно владеющих иностранными языками. При этом в языковомповедении и в индивидуальном лингвокультурном комплексе таких лиц начинаютприсутствовать такие черты, которые становятся значимой маркировкой статусаэтих лиц.

2.Использование какого-то другого языка в существующем социокультурном контексте,создаваемом русской языковой ментальностью, не приветствуется.

3.«Тайные языки» в русскоговорящем социуме в их широком спектре отусловно-профессиональных языков ремесленников и торговцев до воровской«фени» формируются на базе русского языка, хотя и содержат большойобъем заимствований из других языков (финно-угорские, тюркские, идиш и др.).Использование языков иных народов в функции «тайных языков» в томполиэтничном языковом континууме, где в функции языка межэтнического общениявыступает русский язык, не наблюдается и во всяком случае не является типичнойситуацией.

4.Национально-русский билингвизм стал характерной особенностью коммуникации иязыкового поведения нерусских граждан Российской Федерации и стран СНГ. В этойсоциальной среде такой билингвизм осознается как особое преимущество,повышающее статус личности и открывающее дорогу к тем сферам профессиональнойдеятельности, которые недоступны для русскоговорящих монолингвов.

5.Использование языка меньшинства в роли «тайного языка» стало яркойособенностью ментальности национально-русских билингвов и одним из стереотипових вербальной коммуникации. Билингвизм в этом случае в глазах пользователейрисуется как привилегия, позволяющая блокировать от постороннего восприятиясуществующие каналы коммуникации.

6.Теоретический аппарат отечественной социолингвистики отличается столь высокойстепенью адаптации к специфически российской языковой реальности, что егоосновные понятия подчас невозможно экстраполировать на иные языковые ситуации.Вместе с тем этот теоретический аппарат оказывается недостаточно совершеннымдля детализированного описания отдельных частных языковых ситуаций в этойязыковой реальности. Это, в свою очередь, влечет за собой длинный«хвост» теоретических проблем науки о языке и практических проблемязыковой политики. Отдельные понятия, принадлежащие отечественнойсоциолингвистике прошлых лет, характеризуют скорее особенности ментальностипишущих о языке, нежели конкретные языковые понятия.

А.А.Бурыкин, Санкт-Петербург

Список литературы

1.Аврорин В.А. Двуязычие и школа // Проблемы двуязычия и многоязычия. М., 1972.С. 49-62.

2.Вайнрайх У. Одноязычие и многоязычие // Новое в лингвистике. Вып. VI. Языковыеконтакты. М., 1972. С. 25-60.

3.Вайнрайх У. Языковые контакты. Киев, 1979.

4.Дешериев Ю.Д. Введение // Развитие национально-русского двуязычия. М., 1976.

5.Дешериев Ю.Д. Проблема создания системы билингвистических понятий и вопросыметодики ее применения в исследовании // Методы билингвистических исследований.М., 1976. С. 20-33.

6.Малочисленные народы Севера, Сибири и Дальнего Востока. Проблемы сохранения иразвития языков. СПб., 1997.

7.Розенцвейг В.Ю. Основные вопросы теории языковых контактов // Новое влингвистике. Вып. VI. Языковые контакты. М., 1972. С. 5-24.

8.Ханазаров К.Х. Критерии двуязычия и его причины // Проблемы двуязычия имногоязычия. М., 1972. С. 119-124.